Что случилось в зоопарке
Пересказала Наталья Бубнова
Действие происходит в центральном парке в Нью-Йорке в летний
воскресный день
Мы видим две садовые скамьи, стоящие друг напротив друга, за ними кусты, деревья.
На правой скамье сидит Питер, он читает книгу. Питеру лет сорок с небольшим,
он совершенно обычен, носит твидовый костюм и очки в роговой оправе, курит трубку;
и хотя он уже входит в средний возраст, стиль его одежды и манера держаться
почти юношеские.
Входит Джерри. Ему также под сорок, и одет он не столько бедно, сколько неряшливо;
его когда-то подтянутая фигура начинает обрастать жирком. Джерри нельзя назвать красивым,
но следы былой привлекательности видны ещё довольно ясно. Его тяжелая походка, вялость
движений объясняются не распущенностью, а безмерной усталостью.
Джерри видит Питера и начинает с ним незначащий разговор. Питер сначала не обращает
на Джерри никакого внимания, потом все же отвечает, однако ответы его кратки, рассеянны
и почти машинальны — ему не терпится вернуться к прерванному чтению. Джерри видит,
что Питер торопится отделаться от него, но продолжает расспрашивать Питера
о каких-то мелочах. Питер слабо реагирует на реплики Джерри, и тогда Джерри
замолкает и в упор глядит на Питера, пока тот, смущенный, не поднимает на него глаза.
Джерри предлагает поговорить, и Питер соглашается.
Джерри замечает, какой славный денек, затем заявляет, что был в зоопарке, и что об этом
завтра все прочтут в газетах и увидят по телевизору. Ведь у Питера есть телевизор?
О да, у Питера есть даже два телевизора, жена и две дочери. Джерри ядовито замечает, что,
очевидно, Питер хотел бы иметь сына, да вот не получилось, а теперь и жена не хочет
больше иметь детей… В ответ на это замечание Питер вскипает, но быстро успокаивается.
Он любопытствует, что же такое случилось в зоопарке, о чем напишут в газетах
и покажут по телевидению. Джерри обещает рассказать об этом случае, но сначала
он очень хочет «по-настоящему» поговорить с человеком, ведь ему редко
приходится разговаривать с людьми: «Разве только скажешь: дайте кружку пива, или: где тут
уборная, или: не давай волю рукам, приятель, — ну и так далее». А в этот день
Джерри хочет именно поговорить с порядочным женатым человеком, узнать о нем все. Например,
есть ли у него… э-э… собака? Нет, у Питера кошки (Питер предпочел бы собаку,
но жена и дочки настояли на кошках) и попугайчики (у каждой дочки по штуке).
А чтобы прокормить «эту ораву» Питер служит в одном небольшом издательстве, которое
выпускает учебники. Зарабатывает Питер полторы тысячи в месяц, но никогда не носит
с собой больше сорока долларов («Так что… если вы… бандит… ха-ха-ха!..»).
Джерри начинает выяснять, где живет Питер. Питер сначала неловко выкручивается, но потом нервно
признается, что живет на Семьдесят четвертой улице, и замечает Джерри, что тот не столько
разговаривает, сколько допрашивает. Джерри не обращает на это замечание особого внимания,
он рассеянно заговаривает сам с собой. И тут Питер опять напоминает
ему о зоопарке…
Джерри рассеянно отвечает, что был там сегодня, «а потом пошел сюда», и спрашивает
Питера, «какая разница между вышесреднего-средним классом
и нижевысшего-средним классом»? Питер не понимает, причем здесь это. Тогда Джерри
расспрашивает о любимых писателях Питера («Бодлер и Маркенд?»), затем вдруг заявляет:
«Знаете, что я сделал перед тем, как пойти в зоопарк? Я прошел пешком всю Пятую
авеню — всю дорогу пешком». Питер решает, что Джерри живет в Гринич-Виллидже,
и это соображение, видимо, помогает ему что-то понять. Но Джерри вовсе не живет
в Гринич-Виллидже, он просто доехал до него на метро, чтобы оттуда дойти
до зоопарка («Иногда человек должен сделать большой крюк в сторону, чтобы верным
и кратчайшим путем вернуться назад»). На самом деле Джерри живет в старом
четырехэтажном доходном доме. Он живет на последнем этаже, и его окно выходит во двор.
Его комната — смехотворно тесная каморка, где вместо одной стены — дощатая перегородка,
отделяющая её от другой смехотворно тесной каморки, в которой живет чернокожий педик,
он всегда, когда выщипывает себе брови, держит дверь настежь: «Он выщипывает себе брови,
носит кимоно и ходит в клозет, вот и все». На этаже есть ещё две комнатки: в одной
живет шумная семья пуэрториканцев с кучей детей, в другой — кто то, кого Джерри никогда
не видел. Этот дом — малоприятное место, и Джерри не знает, почему там живет. Возможно
потому, что у него нет жены, двух дочек, кошек и попугайчиков. У него есть бритва
и мыльница, кое-какая одежонка, электроплитка, посуда, две пустые рамки для фотографий,
несколько книжек, колода порнографических карт, древняя пишущая машинка и маленький
ящичек-сейф без замка, в котором лежат морские голыши, которые Джерри собирал ещё
ребенком. А под камнями письма: «пожалуйстные» письма («пожалуйста, не делай
того-то и того-то» или «пожалуйста сделай то-то и то-то»)
и более поздние «когдашние» письма («когда ты напишешь?»,
«когда ты придешь?»).
Мамочка Джерри сбежала от папочки, когда Джерри было десять с половиной лет. Она пустилась
в годовое адюльтерное турне по южным штатам. И среди других очень многих
привязанностей мамочки самой главной и неизменной было чистое виски. Через год дорогая мамочка
отдала Богу душу на какой-то свалке в Алабаме. Джерри и папочка узнали об этом
перед самым Новым Годом. Когда папочка вернулся с юга, он праздновал Новый год две недели
подряд, а потом спьяну угодил по автобус…
Но Джерри не остался один — нашлась мамочкина сестрица. Он мало что о ней помнит,
разве только то, что все она делала сурово — и спала, и ела, и работала, и молилась.
А в тот день, когда Джерри окончил школу, она «вдруг окочурилась прямо на лестнице
у своей квартиры»…
Вдруг Джерри спохватывается, что забыл спросить имя своего собеседника. Питер представляется.
Джерри продолжает свой рассказ, он поясняет, почему в рамках нет ни одной фотографии:
«Я ни с одной дамочкой больше разу не встречался, и им в голову
не приходило дарить мне фотографии». Джерри признается, что не может заниматься любовью
с женщиной больше одного раза. Но когда ему было пятнадцать лет, он целых полторы недели
встречался с гречонком, сыном паркового сторожа. Возможно, Джерри был влюблен в него,
а может, просто в секс. Но теперь Джерри очень нравятся хорошенькие дамочки.
Но на час. Не больше…
В ответ на это признание, Питер делает какое-то незначащее замечание, на которое
Джерри отвечает неожиданно агрессивно. Питер тоже закипает, но затем они просят друг у друга
прощения и успокаиваются. Тогда Джерри замечает, что ожидал, что Питер больше заинтересуется
порнографическими картами, чем фоторамками. Ведь наверняка Питер уже видел такие карты, или
у него имелась собственная колода, которую он перед женитьбой выбросил: «Мальчишке эти
карты служат заменой практического опыта, а взрослому практический опыт заменяет фантазию.
Но вас, кажется, больше интересует, что случилось в зоопарке». При упоминании о зоопарке
Питер оживляется, и Джерри рассказывает…
Джерри опять рассказывает о доме, в котором он живет. В этом доме с каждым этажом
вниз комнаты становятся лучше. И на третьем этаже живет женщина, которая все время негромко
плачет. Но рассказ, собственно, о собаке и хозяйке дома. Хозяйка дома — это жирная,
глупая, грязная, злобная, вечно пьяная груда мяса («вы, должно быть, заметили: я избегаю
крепких слов, поэтому не могу описать её как следует»). И эта баба со своей собакой
сторожит Джерри. Она вечно торчит внизу у лестницы и следит, чтобы Джерри никого не таскал
в дом, а вечерами, после очередной пинты джина, она останавливает Джерри и норовит
затиснуть в угол. Где-то на краю её птичьего мозга шевелится гнусненькая пародия
на страсть. И вот Джерри и есть предмет её похоти. Чтобы отвадить тётку, Джерри говорит:
«Разве вчерашнего и позавчерашнего тебе мало?» Она пыжится, стараясь вспомнить…
и тут её рожа расплывается в блаженной улыбке — она вспоминает то, чего не было. Потом
она зовет собаку и уходит к себе. И Джерри спасен до следующей встречи…
Так вот о собаке… Джерри рассказывает и сопровождает свой длинный монолог почти
беспрерывным движением, гипнотически действующим на Питера:
— (Будто читая огромную афишу) ИСТОРИЯ О ДЖЕРРИ И СОБАКЕ! (Обычным тоном) Эта
собака — черное чудовище: огромная морда, крохотные уши, глаза красные, и все ребра
выпирают наружу. Он зарычал на меня, как только увидел, и с первой же минуты
от этого пса мне не стало покоя. Я не святой Франциск: животные ко мне равнодушны…
как и люди. Но этот пес не был равнодушен… Не то чтобы он кидался на меня,
нет — он бойко и настойчиво ковылял вслед, хотя мне всегда удавалось удрать. Так
продолжалось целую неделю, и, как ни странно, только когда я входил, — когда я выходил,
он не обращал на меня никакого внимания… Однажды я призадумался. И решил.
Сначала попробую убить пса добротой, а если не выйдет… так просто убью.
(Питера передергивает.)
На другой день я купил целый кулек котлет. (Далее свой рассказ Джерри изображает в лицах).
Я приоткрыл дверь — он уже меня ждет. Примеривается. Я осторожно вошел и положил
котлеты шагах в десяти от пса. Он перестал рычать, принюхался и двинулся к ним.
Дошел, остановился, поглядел на меня. Я ему улыбнулся заискивающе. Он понюхал
и вдруг — гам! — набросился на котлеты. Как будто в жизни ничего не ел,
кроме тухлых очистков. Он вмиг сожрал всё, потом сел и улыбнулся. Даю слово! И вдруг —
раз! — как кинется на меня. Но и тут он меня не догнал. Я вбежал к себе
и опять стал думать. Сказать по правде, мне было очень обидно, и я разозлился. Шесть
отличных котлет!.. Я был просто оскорблен. Но решил попытаться ещё. Понимаете, пес явно питал
ко мне антипатию. И мне хотелось узнать, смогу я её побороть или нет. Пять дней подряд
я носил ему котлеты, и всегда повторялось одно и то же: зарычит, понюхает воздух,
подойдет, сожрет, улыбнется, зарычит и — раз — на меня! Я был просто оскорблен.
И я решил его убить. (Питер предпринимает жалкие попытки протеста.)
Да не бойтесь вы. Мне это не удалось… В тот день я купил только одну котлету и,
как я думал, смертельную дозу крысиного яда. По дороге домой я размял котлету в руках
и перемешал с крысиным ядом. Мне было и грустно, и противно. Открываю дверь, вижу —
сидит… Он, бедняга, так и не сообразил, что, пока он будет улыбаться, я всегда успею
удрать. Я положил отравленную котлету, бедный пес её проглотил, улыбнулся и раз!
— ко мне. Но я, как всегда, ринулся наверх, и он меня, как всегда, не догнал.
А ПОТОМ ПЕС СИЛЬНО ЗАБОЛЕЛ!
Я догадался потому, что он больше меня не подстерегал, а хозяйка вдруг протрезвела.
В тот же вечер она остановила меня, она даже забыла про свое гнусное вожделенье
и в первый раз широко открыла глаза. Они у нее оказались совсем как у собаки. Она хныкала
и умоляла меня помолиться за бедную собачку. Я хотел было сказать: мадам, если
уж молиться, так за всех людей в таких домах, как этот… но я, мадам, не умею
молиться. Но… я сказал, что помолюсь. Она вскинула на меня глаза. И вдруг сказала, что
я все вру и, наверно, хочу, чтобы собачка околела. А я ответил, что вовсе этого не хочу,
и это была правда. Я хотел, чтобы пес выжил, не потому, что я его отравил. Откровенно
говоря, я хотел посмотреть, как он будет ко мне относиться. (Питер делает негодующий жест
и выказывает признаки нарастающей неприязни.)
Это ОЧЕНЬ ВАЖНО! Мы должны знать результаты наших поступков… Ну, в общем, пес оклемался,
а хозяйку опять потянуло на джин — все стало как прежде.
После того как псу стало лучше, я вечером шел домой из киношки. Я шел и надеялся, что
пес меня ждет… Я был… одержим?.. заворожен?.. Мне до боли в сердце не терпелось
встретиться со своим другом снова. (Питер смотрит на Джерри с насмешкой.) Да, Питер,
со своим другом.
Я вошел в дверь и, уже не осторожничая, прошел до лестницы. Он уже был там…
Я остановился. Он смотрел на меня, а я на него. Кажется, мы стояли так очень
долго… Собака вообще не может долго выдержать человеческий взгляд. Но за эти двадцать
секунд или два часа, что мы смотрели друг другу в глаза, между нами возник контакт. Вот
этого-то я и хотел: я любил пса и хотел, чтобы он полюбил меня.
Я надеялся… сам не знаю почему, я ждал, что собака поймет… (Питер слушает, словно
загипнотизированный. Джерри предельно напряжен.) Дело в том, что… Если не получается
общение с людьми, надо начинать с чего-то другого. С ЖИВОТНЫХ! (Джерри говорит все
быстрее, заговорщицким тоном.) Человек обязательно должен как-то общаться хоть
с кем-нибудь. Если не с людьми… так с чем-то другим. С кроватью,
с тараканом, с зеркалом… нет, с зеркалом это последнее дело… С… с…
с рулоном туалетной бумаги… нет, это тоже не годится. Видите, как трудно — очень мало
что годится! С. с… с колодой порнографических карт, с сейфом… БЕЗ ЗАМКА… знаться
с любовью, с блевотиной, с плачем, с яростью оттого, что хорошенькие дамочки вовсе
не хорошенькие и не дамочки, с торговлей телом, которое есть сосуд любви, с истошным
воем, оттого что ты никак не умрешь… С богом. Как вы считаете? С богом,
а он — в моем соседе, что ходит в кимоно и выщипывает брови, в той женщине, что
всегда плачет за своей дверью… с богом, который, мне говорили, давно повернулся спиной
к нашему миру. А иной раз… и с людьми. (Джерри тяжело вздыхает.) С людьми.
Разговаривать. А где лучше в этом унизительном подобии тюрьмы поделиться какой-то
самой простой мыслью, как не в подъезде, у лестницы? И попытаться… понять и чтобы
тебя поняли… с кем же лучше попробовать, чем с… собакой.
Так вот, мы с псом глядели друг на друга. И с тех пор так и пошло. Каждый раз,
встречаясь, мы с ним застывали, смотрели друг на друга, а затем изображали
равнодушие. Мы уже понимали друг друга. Пес возвращался к куче гнилых отбросов,
а я беспрепятственно шел к себе. Я понял, что доброта и жестокость только
в сочетании учат чувствовать. Но какой от этого толк? Мы с псом пришли
к компромиссу: мы друг друга не любим, но и не обижаем, потому что
не пытаемся понять. И вот скажите, то, что я кормил собаку, можно считать проявлением
любви? А может, старанья пса укусить меня были тоже проявлением любви? Но если нам не дано
понять друг друга, так зачем мы вообще придумали слово «любовь»? (Наступает молчание.
Джерри подходит к скамейке Питера и садится рядом.) Это конец Истории
о Джерри и собаке.
Питер молчит. Джерри же вдруг резко меняет тон: «Ну что, Питер? Как думаете, можно это
напечатать в журнале и получить пару сотен? А?» Джерри весел и оживлен, Питер, наоборот,
встревожен. Он растерян, он заявляет чуть ли не со слезами в голосе: «Зачем
вы мне все это рассказываете? Я НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ! Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ СЛУШАТЬ!»
А Джерри жадно вглядывается в Питера, его веселое возбуждение сменяется вялой апатией:
«Не знаю, что это мне вздумалось… конечно, вы не понимаете. Я живу не в вашем
квартале. Я не женат на двух попугайчиках. Я — вечный временный жилец, и мой
дом — мерзейшая комнатенка в Вест-Сайде, в Нью-Йорке, величайшем городе
мира. Аминь». Питер отступает, пытается шутить, в ответ на его нелепые шутки Джерри
принужденно смеется. Питер смотрит на часы и собирается уходить. Джерри не хочет, чтобы
Питер уходил. Он сначала уговаривает его остаться, затем начинает щекотать. Питер страшно
боится щекотки, он сопротивляется, хихикает и выкрикивает фальцетом почти теряя
рассудок… И тут Джерри перестает щекотать. Однако от щекотки и внутренней
напряженности с Питером почти истерика — он хохочет и не в силах остановиться.
Джерри глядит на него с неподвижной насмешливой улыбкой, а потом произносит таинственным
голосом: «Питер, хотите знать, что случилось в зоопарке?» Питер перестает смеяться,
и Джерри продолжает: «Но сначала я скажу зачем я туда попал. Я пошел присмотреться,
как люди ведут себя с животными и как животные ведут себя друг с другом и с людьми.
Конечно, это весьма приблизительно, так как все отгорожены решетками. Но что вы хотите,
это ведь зоопарк» — при этих словах Джерри толкает Питера в плечо:
«Подвиньтесь!» — и продолжает, толкая Питера все сильнее и сильнее: «Там были
звери и люди, Сегодня ведь воскресенье, там и детей было полно [тычок в бок]. Сегодня жарко,
и вонь и крик там были порядочные, толпы народа, продавцы мороженого… [Снова тычок]" Питер
начинает сердиться, но послушно подвигается — и вот он сидит на самом краю
скамейки. Джерри щиплет Питера за руку, выпихивая его со скамьи: «Как раз кормили львов,
и в клетку к одному льву вошел сторож [щипок]. Хотите знать, что было дальше? [щипок]"
Питер ошеломлен и возмущен, он призывает Джерри прекратить безобразие. В ответ Джерри
мягко требует, чтобы Питер ушел прочь со скамейки и пересел на другую, и тогда Джерри,
так и быть, расскажет, что было дальше… Питер жалобно сопротивляется, Джерри, смеясь,
оскорбляет Питера («Идиот! Тупица! Вы растение! Идите лягте на землю!»). Питер в ответ
вскипает, он усаживается плотнее на скамейке, демонстрируя, что никуда с нее не уйдет:
«Нет уж, к черту! Хватит! Скамейку я не отдам! И убирайтесь отсюда вон! Предупреждаю
вас, я позову полисмена! ПОЛИЦИЯ!» Джерри смеется и не двигается со скамейки. Питер
восклицает с беспомощным негодованием: «Боже правый, я пришел сюда спокойно почитать,
а вы вдруг отнимаете у меня скамейку. Вы сошли с ума». Затем он опять наливается
яростью: «А ну-ка прочь с моей скамейки! Я хочу сидеть один!» Джерри
издевательски подтрунивает над Питером, распаляя его все больше: «У вас есть все, что вам
нужно, — и дом, и семья, и даже собственный маленький зоопарк. У вас есть все
на свете, а теперь вам понадобилась ещё и эта скамья. Разве за это борются люди?
Вы сами не знаете, что говорите. Глупый вы человек! Вы и малейшего понятия
не имеете о том, в чем нуждаются другие. Мне нужна эта скамейка!» Питер дрожит
от негодования: «Я сюда прихожу много лет. Я человек основательный, я не мальчишка!
Это моя скамья, и вы не имеете никакого права отбирать её у меня!» Джерри вызывает
Питера на драку, подзуживая: «Тогда деритесь за неё. Защищайте себя и свою скамью»
Джерри вынимает и с щелчком открывает устрашающего вида нож. Питер испуган, но прежде чем
Питер успевает сообразить, что делать, Джерри швыряет нож к его ногам. Питер в ужасе цепенеет,
а Джерри бросается к Питеру и хватает его за воротник. Их лица почти вплотную друг
к другу. Джерри вызывает Питера на бой, давая затрещину при каждом слове «Дерись!»,
а Питер кричит, стараясь вырваться из рук Джерри, но тот держит крепко. Наконец Джерри
восклицает «Ты даже не сумел сделать жене сына!» и плюет Питеру в лицо. Питер
в ярости, он вырывается наконец, бросается к ножу, хватает его и, тяжело дыша, отступает
назад. Он сжимает нож, вытянув перед собой руку не для нападения, а для защиты. Джерри,
тяжело вздохнув, («Ну что ж, пусть будет так…«) с разбегу натыкается грудью
на нож в руке Питера. Секунда полной тишины. Затем Питер вскрикивает, отдергивает руку,
оставив нож в груди Джерри. Джерри испускает крик — крик разъяренного и смертельно
раненного зверя. Спотыкаясь, он идет к скамье, опускается на нее. Выражение его лица теперь
изменилось, стало мягче, спокойнее. Он говорит, и голос его иногда срывается,
но он как бы перебарывает смерть. Джерри улыбается: «Спасибо, Питер. Всерьез говорю тебе
спасибо». Питер стоит неподвижно. Он оцепенел. Джерри продолжает: «Ох, Питер, я так
боялся, что я тебя спугну… Ты не знаешь, как я боялся, что ты уйдешь и я опять
останусь один. А теперь я расскажу, что случилось в зоопарке. Когда я был в зоопарке,
я решил, что буду идти на север… пока не встречу тебя… или ещё
кого-нибудь… и я решил, что я с тобой заговорю… нарасскажу всякого…
такого, что тебе не… И вот что вышло. Но… не знаю… это ли я задумал? Нет,
вряд ли… Хотя… наверное, именно это. Ну, теперь ты знаешь, что случилось
в зоопарке, правда? И теперь ты знаешь, что прочтешь в газете и увидишь
по телевизору… Питер!.. Спасибо. Я тебя встретил… И ты мне помог. Славный
Питер». Питер почти в обмороке, он не трогается с места и начинает плакать. Джерри
продолжает слабеющим голосом (смерть вот-вот наступит): «Ты лучше иди.
Кто-нибудь может прийти, ты ведь не хочешь, чтобы тебя здесь застали? И больше
не приходи сюда, это уже не твое место. Ты лишился скамейки, но защитил свою честь.
И вот что я тебе скажу, Питер, ты не растение, ты животное. Ты тоже животное.
А теперь беги, Питер. (Джерри достает платок и с усилием стирает с ручки ножа отпечатки
пальцев.) Книгу вот только возьми… Скорей же…" Питер нерешительно подходит к скамье,
хватает книгу, отступает назад. Он некоторое время колеблется, затем убегает. Джерри закрывает
глаза, бредит: «Беги, попугайчики сварили обед… кошки… накрывают на стол…"
Издалека раздается жалобный вопль Питера: «О БОЖЕ МОЙ!» Джерри с закрытыми глазами
качает головой, презрительно передразнивает Питера, и вместе с тем в голосе его мольба:
«О… боже… мой». Умирает.
Занавес